Каждая вторая(космополитан ноябрь 07)
Когда мы с редактором Алиной искали героиню для этой рубрики, нас поразило, сколько женщин через это прошло – фактически каждая вторая когда-либо подвергалась насилию в той или иной мере. Каждая вторая, только представьте. Обычные девушки, те самые, которые мигали зеленым в нашей “аське”, вдруг стали рассказывать ужасное. То, о чем молчали много лет.
Право на сохранение анонимности – важнейшее из прав, в котором нуждается девушка, пережившая насилие.
Причины молчать об этом, не подавать заявления, не делиться с близкими – у каждой свои. Как правило, женщинам очень стыдно, унизительно. Вспоминать об этом и что-то доказывать хватает сил у единиц. Молчать – тоже право, которое нужно уважать. Система судопроизводства в нашей стране такова, что желание восстановить справедливость здесь может оказаться куда большей моральной травмой, чем само изнасилование. Тем не менее мы нашли отважную, которая рассказала нам о том, что когда-то случилось с ней. В этом материале не будет ее имени, вы не увидите ее лица, но верьте нам – это реальная женщина, удивительно красивая, ироничная, умная. И вот ее история – насколько обычная, настолько и жуткая.
В другом районе
Я родилась тридцать лет назад в Венгрии. Я абсолютный продукт отечественного производства, просто у меня папа военный. Мама инженер-электронщик. Мы прожили там года три, а потом вернулись в Москву. Школу окончила с двумя четверками. Я была умная до отвращения. (Смеется.) Поступила в МГУ, на биолого-почвенный. Потом окончила второй институт, экономический, и до недавнего времени работала бухгалтером. Сейчас сижу в отпуске по уходу за ребенком, ему два года. Старшим детям тринадцать и одиннадцать.У НЕГО БЫЛ ТАКОЙ ГОЛОС – СЕЙЧАС БЫ Я СКАЗАЛА, СЕКСУАЛЬНЫЙ. ТОГДА, КОНЕЧНО, Я ТАКИМИ ТЕРМИНАМИ НЕ ОПЕРИРОВАЛА.
Когда мне было почти пятнадцать, я познакомилась с мальчиком. Такое глупое знакомство – по телефону: позвонил, не туда попал, и мы с ним протрепались часа два, наверное. Он жил в другом районе, и мы перезванивались месяца, наверное, два-три. Говорили по четыре-пять часов, причем, о чем говорили, теперь не могу вспомнить абсолютно. С ним было безумно интересно, хотя я не могу сказать, чтобы он был начитанным, очень образованным или много где бывал. Он был всего на год старше меня. Я совершенно не понимаю, о чем можно было говорить столько времени.
Потом мы решили встретиться. Он мне сразу не понравился. Такой разительный контраст между тем, что себе представляешь, когда разговариваешь, между голосом и тем, как это выглядит. Честно говоря, был шок. У него был такой голос – сейчас бы я сказала, сексуальный. Тогда, конечно, я такими терминами не оперировала. Низкий, чарующий. А внешне он мне напомнил очень разъевшегося крысенка. Но мы продолжали общаться. Может быть, потому, что в пятнадцать лет мальчик, который обратил на тебя внимание не по поводу “дай списать”, – это ценно. Мы с ним встречались еще полгода, может, чуть больше. На Воробьевых горах гуляли, тогда еще метро было закрыто, было мало людей, так хорошо и умиротворенно. Он за мной ухаживал как умел. Был влюблен, вероятно.
Платье
А потом ему надо было поступать в институт. Я заканчивала десятый класс, а он одиннадцатый. Как-то звонит мне в панике и говорит: “Слушай, историю я сдам, что-то еще сдам, а сочинение не смогу. Напиши за меня”. А я всегда очень хорошо писала сочинения. Ну мы так подумали: 91-й год, понятно, что одной из тем сочинения будет Великая Отечественная война. Я говорю: “Ну давай попробуем, может, пройдет”. Написала ему сочинение. А надо, чтобы он сам переписал. Он говорит: “Я боюсь, что даже с листа нормально не перепишу. Можно я к тебе приеду?” – “Да приезжай, делов-то”.ПОТОМ ОН ОДЕЛСЯ, СКАЗАЛ “ИЗВИНИ” И УШЕЛ. А Я ЛЕЖАЛА И ДУМАЛА, ЧТО МНЕ ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ, ЧТОБЫ НИКТО НЕ УЗНАЛ.
Лето, выпускные закончились, должны были начаться вступительные экзамены. Родители, конечно, были на работе. Сестра где-то гуляла. Мы были вдвоем. Я на тот момент года четыре уже занималась дзюдо, мне казалось, что мне ничего не страшно.
Ну он начал ко мне приставать. Я сказала, извини, дескать. Не то чтобы я не была готова – мне просто мысль сексом заняться в голову не приходила. Наша с сестрой комната была маленькая, семь метров. Помещались в ней кровать, шкаф, книжные полки, стол, стул и больше ничего. Он говорит: “Ну ладно, тогда спой мне, что ли”. Я играла на гитаре, и она висела у меня над кроватью. Я повернулась к нему спиной, чтобы ее снять.
Он заломил мне руку за спину и повалил лицом вниз на кровать, попутно я еще врезалась физиономией в шкаф, вот у меня шрам на брови остался. Я потом очень долго мучилась, почему в тот день не надела джинсы, ведь всегда в джинсах ходила и сейчас тоже. А тогда на мне было платье. Вот это меня почему-то мучило больше всего. Я попыталась ударить его ногой. Он сломал мне ту руку, которую держал. Помню, что было очень больно, но больше было руку жалко… Наверное, я не очень понимала, что происходит, хотя, в общем, была уже взрослой девочкой. Потом он оделся, сказал “извини” и ушел. А я лежала и думала, что мне теперь делать, чтобы никто не узнал. Вот такие мысли были.
Скрыть следы
Тут сестра пришла (мы близняшки). Говорит: “Сейчас я все сделаю. Иди мойся”. А у сестры молодой человек был, старше ее на несколько лет, учился в мединституте. Он пришел через час, осмотрел меня. “У тебя, - говорит, - тут разрывы. Хочешь, иди к гинекологу, хочешь, я тебе зашью”. – “Как “зашью”?” – “Ну так и зашью. Обработать это надо (там были внешние разрывы). Только ты не кричи, а то соседи милицию вызовут”. Я не очень хорошо помню следующие несколько дней. Будто в голове кто-то переключил рычажок. Тут – помню, тут – не помню. Как не со мной было.
Зашили обычной иголкой, обычной толстой ниткой на кухонном столе. Без наркоза, естественно, какой наркоз – он студент, у него нет еще никаких разрешений. До сих пор, когда прихожу к гинекологу, спрашивают: “А что это у вас?” Сначала пугалась, потом привыкла.
А сестра у меня боевая, это я находилась в прострации, а она говорит: “Надо в милицию. Посадим!” А парень ее говорит: “Можете, конечно. Но, во-первых, она помылась. Во-вторых, вы себе представляете, что это такое – медицинское освидетельствование? Ты будешь пересказывать оперативникам, следователям, судьям – все, как правило, мужики – с физиологическими подробностями. Оно тебе надо? Потом – очные ставки. Будешь, глядя ему в глаза, доказывать, что ты не “сама согласилась”. Я поняла, что это нелегко выдержать. Тогда бы точно знали все. А так знает только сестра, возможно, что-то подозревает мама.
В общем, мне это, конечно, было не нужно. Мы с сестрой долго отстирывали одежду, покрывало с кровати. Я очень боялась, что мать узнает, у меня с ней очень сложные отношения. Но мама у меня на тот момент занималась исключительно собой. Может, она что и заметила, не знаю. А руку мне в травмопункте загипсовали, я сказала, что подралась на занятиях дзюдо. У меня просто кость треснула, без смещения. Конечно, родители повозмущались, поругали. Но у них на тот момент были свои заботы: девяностые годы – сумасшедший дом, страну разрывает во все стороны, а им надо деньги зарабатывать, нас в институт готовить, ведь мы на следующий год собирались поступать.
Приходила в себя
Он мне больше, конечно, не звонил. Я ему тоже, естественно. Мы не виделись. Тогда мне хотелось, чтобы его наказали. Я очень долго приходила в себя, несколько лет лечилась у психиатра, ходила на тренинги психологические. И эту ситуацию внутри себя за это время уже прожила. К психиатру меня повела мама, когда я решила выйти замуж за своего однокурсника через два года после происшедшего, мне еще восемнадцати не было. Мама решила, что я сошла с ума, и отправила меня к психиатру. У меня ведь после того случая началось странное: я очень боялась людей, мне казалось, что все обо всем знают, что по мне видно. Не то чтобы я запиралась где-то, просто стало очень сложно общаться с людьми. У меня, допустим, до сих пор нет подруг. Знакомых хоть отбавляй, а подруг нет. И этот мальчик, за которого я замуж собралась, был первым человеком, которого я не боялась. Может быть, потому, что он меня боялся еще больше, чем я его, – был девственником.
И я вышла за него замуж. Мы прожили шесть лет, у нас родилось двое детей. Потом разошлись.
У нас в семье было очень своеобразное отношение к сексу – его у нас не существовало. С нами никто никогда не разговаривал на эту тему. Я не могу сказать, почему у меня так сложилось в голове, что, если женщину изнасиловали, она должна молчать об этом. Скажем так, у меня было ощущение, что я не все сделала, чтобы этого не случилось, то есть по-любому виновата женщина: оказалась не в том месте не в то время, по сути, привела мужчину к себе домой, когда никого не было. Я не надела джинсы – это то, что меня мучило сильнее всего на протяжении многих лет. Он бы их просто не расстегнул, я же лежала на животе, да еще ремень был такой толстый, отец привез.
Жизнь без этого
Шестнадцать лет прошло. Я несколько раз об этом рассказывала на тренингах. И все равно какое-то ощущение – грязное. Помыться хочется. Я НЕ НАДЕЛА ДЖИНСЫ – ЭТО ТО, ЧТО МЕНЯ МУЧИЛО СИЛЬНЕЕ ВСЕГО НА ПРОТЯЖЕНИИ МНОГИХ ЛЕТ. ОН БЫ ТОГДА НЕ СМОГ ИХ РАССТЕГНУТЬ…
Чисто физических последствий, кроме шрама на брови и двух не очень удачных швов на половых органах, не осталось. Роды у меня абсолютно нормально прошли все три раза, никаких проблем не было. Но вот секс все равно кажется чем-то таким… Ну, супружеская обязанность – “Я должна”. Не то чтобы никакого удовольствия я в постели не испытываю, но вот иногда читаешь тот же ваш журнал и кажется, что это должно быть как-то по-другому. Более ярко, более эмоционально. А для меня секс – такая же обязанность, как варка борща и мытье посуды. Хотя, может быть, это еще и результат воспитания.
С такой вещью, как подрыв базового доверия к миру, я не то чтобы борюсь – мне с этим базовым недоверием даже спокойнее. Когда ждешь, что тебя обманут, и тебя обманывают – не обидно. Вполне возможно, ты сам это программируешь. Был бы другой подход – были бы другие результаты, возможно; но я не умею по-другому. Я, можно сказать, и специальность себе – бухгалтерию – выбрала, чтобы как можно меньше общаться с людьми. Я с ними не умею.
Только вы не думайте, на самом деле все не так плохо: у меня замечательные дети, хороший муж, который меня очень любит. По большому счету не факт, что все мои внутренние тараканы возникли из-за изнасилования, возможно, дело в общем климате в нашей семье; возможно, если бы ничего такого не произошло, я бы не очень отличалась от себя нынешней. В общем-то, я себя устраиваю.
Я с ним больше никогда не общалась и знаю, что сестра тоже не ездила чистить ему лицо, но когда мужчина насилует женщину, у него в голове тоже должно что-то сдвигаться. Я не знаю, что с ним сейчас происходит, и, в общем-то, не хочу знать. А что? Позвонить и сказать: “Ты урод!”? Он и без меня знает, что он урод. Знаете, это как страшный сон: очень хочется проснуться и больше никогда не вспоминать. Смонтировать жизнь без этого. Как не было.
По данным московской милиции, нападению насильника подвергалась каждая вторая женщина; лишь каждая пятая из изнасилованных заявляет о нем в милицию; всего 10% женщин отваживаются сопротивляться насильнику. 20% насильников – сексуальные маньяки, 50% процентов, по неофициальным оценкам социологов, – хорошо знакомые жертве люди. 30% объясняют свои действия так: “В голову вдруг стукнуло”, “С собой не справился, так хотел ее”, “А она сама намекала, ломалась, в общем”. Раскрываемость изнасилований составляет 84%. Процедура обращения жертвы в милицию обычная, как при краже или угоне. Нужно прийти в дежурную часть, написать заявление, получить талон-уведомление. Также следует как можно быстрее обратиться к врачу или в травмопункт – снять побои, сдать анализы и свою одежду, если на ней остались следы.
_______________
_______________
